По ту сторону рампы
«Легкая дрожь по телу, такая привычная и такая приятная. Последний шаг из темноты кулис и она снова в свете софитов. Это пьянящее ощущение полета, восторга и упоения музыкой и собственным телом…
Она выходила на сцену, сколько себя помнила. Первый раз еще совсем маленькой девочкой. Тогда она едва ли запомнила ощущение эйфории, которое заставляло выходить на сцену вновь и вновь, не отпускало и становилось все сильнее. Уже в школе она, в отличие от других детей, ненавидела лето потому, что летом не было концертов, и была масса свободного времени, которое ей ничем не удавалось заполнить. Но потом наступала осень, и она снова была счастлива.
А сегодня самый несчастный день в ее жизни. Она впервые сидит в зрительном зале, когда все остальные стоят на сцене. Эта нелепая травма на генеральной репетиции перечеркнула всю жизнь, теперь ни концертов, ни хореографического образования за рубежом, ни-че-го!
Какое странное чувство, тело находится здесь, в зрительном зале, а душа парит над сценой. Фуэте, пируэт, еще фуэте – она танцевала эту партию сотни раз, ей до боли знакомо каждое движение, каждый музыкальный перелив. Кто бы мог подумать, что душевная боль может так отдаваться в сердце. Она глубже вдохнула, опустила правую руку на сердце и замерла…
Закончился первый акт. Зрители выходили из зала, кто в буфет, кто просто размять ноги. В шестом ряду пожилой мужчина тряс за плечо девушку, которая так внимательно следила за спектаклем и вот теперь вдруг замерла с закрытыми глазами. Он дотронулся до ее руки и в ужасе отпрянул, она была холодна как лед.
А в театре еще долго ходили легенды о той, которая любила танец больше жизни.»
Женщина пробежала глазами текст еще несколько раз. Нет, никуда не годится. Откуда эта патетика, этот книжный трагизм. И почему всегда так сложно дается статья для этой рубрики. Она бы лучше написала еще с десяток статей в научно-популярные издания, чем мучиться над этим эссе для женского журнала.
— Привет, мам! Как дела с очередной «нетленкой»? – в комнату вошел высокий смуглый парень, чмокнул женщину в щеку и уселся на краешек стола.
— Да ну… какая-то слезливая история выходит, — и она протянула ему листок с последним вариантом.
— Мам, ты ли это? – начал он с улыбкой. – Начало хорошее, я прямо-таки почувствовал себя на краю сцены, но вот дальше… зачем ты убила героиню?
— Да не убивала я ее, она сама, — почти виновато улыбнулась женщина. – А ведь мне нужен рассказ о сильной, волевой женщине. И где мне взять прототип, где найти эту героиню?
Усмехнувшись, юноша встал со стола, прошелся по комнате, как бы в поисках кого-то, и вышел из комнаты.
Женщина отодвинула кресло от стола и, подперев рукой подбородок, посмотрела ему вслед. Да, все-таки ей в жизни повезло. У нее прекрасный сын, который ее любит, а еще он так похож на отца. И как личность она состоялась, правда занимается совсем не тем, о чем мечталось в детстве, но работу свою любит…
В это время в комнату вернулся сын.
— Ну, как, ты все еще думаешь? А у меня есть вариант, вот посмотри. – Он протянул ей книгу. – Открой на закладке.
Взглянув на сына с интересом, женщина открыла книгу. Вместо закладки в книге лежало зеркало.
Источник
По ту сторону рампы что это
Интервью с Анастасией Мордвиновой
Театральный продюсер, драматург, критик – о пьесе «Кадыр», теоретической базе практического опыта и будущем «Любимовки».
Настя, ты театровед, почему решила написать пьесу?
Я работаю с текстами для театров довольно давно. Сначала написала несколько инсценировок и в какой-то момент решила, что готова писать пьесы. Когда судьба выталкивает тебя за ту сторону рампы и ты понимаешь, что можешь быть полезен, — уже невозможно остановиться и вернуться.
Я как раз сейчас практически перестала заниматься театральной критикой. Последние несколько лет писала только незначительные тексты, анонсы, обзоры. Но театроведческие тексты отходят на второй план. Стала заниматься практикой в театре. Я скорее продюсер и драматург, нежели театровед, театральный критик.
Какая была первая пьеса? От первой пьесы до «Кадра» был долгий драматургический путь?
Нет, путь у меня достаточно короткий. Первая пьеса моя называется «Меры пресечения». Она была в лонг-листе «Любимовки» два года назад. Это такая политическая пьеса про неиндивидуальность опыта каждого из людей. Она посвящена вопросу опыта вынашивания и рождения детей. Главная героиня осознает в какой-то момент, что опыт беременности и родов, который ей кажется абсолютно уникальным, оказывается совсем не уникальным. Оказывается, что множество женщин, практически большинство, этот опыт тоже переживают. Все это существует в контексте некоторых политических событий и белоленточного движения. Это была конъюнктурная пьеса.
Это пьеса «традиционного» вида? С ремарками, репликами, персонажами?
Да. Она была представлена в Петербурге в 2015 году на лаборатории ON.ТЕАТР, режиссер Юрий Николаенко делал эскиз спектакля. Получила хорошие отзывы.
У меня есть еще одна пьеса, которая сейчас вошла в лонг-лист «Первой читки» и еще некоторых конкурсов, она называется «Повод для полуночного пикника», это детектив. Тоже абсолютно стандартного расклада пьеса с ремарками, персонажами и со всем, чем нужно. «Кадыр» — это случайный опыт, который попал во fringe-программу.
Твое «театроведческое-критическое» прошлое оставляет отпечаток на твоих пьесах, методе работы?
Думаю, да. Потому что это база, которая никуда не денется, я надеюсь. Более того, я предана петербургской школе театроведения. Мне нравится мое образование, я его отстаиваю всегда, если где-то идут споры по поводу характера или качества разных театроведческих школ. Я абсолютно убеждена, что мои мастера – потрясающие педагоги. Мой мастер Николай Викторович Песочинский и Наталья Степановна Скороход, которая как раз учила меня инсценированию, драматургии. Я думаю что то, что благодаря им получено, конечно, остается в голове. Не могу это контролировать, я всегда буду ориентироваться на базовые знания, которыми я обладаю.
Подходишь ли ты к своей собственной пьесе с каким-либо анализом? Есть ли какая-то форма, в которую ты вкладываешь мысль, структура?
Я не из тех людей, которые пишут драматургические тексты по некой методичке. Мне всегда кажутся странными мастер-классы, где людей учат писать пьесы. Может быть, это как раз и нужно людям, у которых нет базовых знаний о драманализе, например. Я предполагаю, что так как они у меня заложены в голове, они сами собой работают, и я могу позволить себе расслабиться и просто писать как автор, как художник. Люди, у которых нет этой базы, должны по большей части ориентироваться на какую-то теорию создания произведения. У меня есть в этом смысле некий карт-бланш.
Знания становятся базой для создания пьесы?
Да, это как вождение автомобиля. До какого-то момента ты должен многое держать в уме, а потом ты просто ведешь машину и все уже само собой происходит.
Относительно пьесы «Кадыр» звучали споры, насколько она подходит для fringe-программы, почему не вошла в основную. Как тебе самой кажется, почему?
Я думаю, что фестиваль «Любимовка» – очень своеобразный фестиваль. И несмотря на то, что это самый популярный и самый лучший фестиваль молодой драматургии в этой стране, он никогда не позиционировал себя как некое объективное нечто, как некая истина в последней инстанции. «Любимовка» в какой-то степени — это fringe-программа. Потому что существует огромное количество текстов, которые ставятся на сцене, но которые никогда бы не попали ни в какой лист «Любимовки». И поэтому здесь возникают некоторые сложности в распределении пьес, как уже сегодня было очевидно во время fringe-программы. Не только про мою пьесу, но и про другие возникал вопрос: почему эта пьеса не в основной программе? И это мне кажется закономерным и естественным для этого фестиваля.
Социальная драматургия, «fringe-драматургия», основная программа «Любимовки» — что именно тебе кажется наиболее перспективным?
Мне кажутся перспективными те тексты, которые жизнеспособны. Было бы интересно понять, что из программы «Любимовки» фактически имеет возможность быть поставленным на сцене, находиться «в прокате». Понятно, что мы здесь не за этим, но этот вопрос возникает постоянно. Мы прослушали массу пьес уже и услышим еще. Есть пьесы, обсуждение которых прошло успешно, которые мне лично и зрителям понравились. Но это совершенно не значит, что у них может быть хорошая сценическая судьба. Этот вопрос поднимается каждый раз – практически всегда судьба их очень сомнительна.
Здесь же тоже есть определенные правила. Нужно понимать, что ты делаешь и для чего. Когда ты пишешь детектив и отправляешь его на «Любимовку», наверное, он не войдет в основную программу. Но зато, возможно, его поставят на сцене в Нижневартовске. И он будет там популярен.
Вопрос в том, для чего все это делается. То есть было бы справедливым ориентироваться и на зрителя, но, может быть, и нет. Может быть, действительно, «Любимовка» тянется за своей fringe-стороной. Старается исследовать следующий шаг театра. Те пьесы, которые можно будет ставить через какое-то время.
Источник
По ту сторону рампы: как мы пытались объяснить именитому актеру, что он не прав
Накатывающие бурными волнами обсуждения/осуждения/горькая ирония в отношении поведения именитых актеров разной степени заслуженности разбудили в памяти историю, непосредственной участницей которой была я сама. Люди сходятся во мнении, что с представителями богемы мы живем в разных мирах. Ну, да. В разных. По многим причинам (не только финансовым). И дикому расслоению этому не год, и не два. И выражается оно по-разному, но отражает одно: пропасть между артистами и людьми, которая была со времен средневековья, и которую, казалось, удалось устранить в современности, на самом деле никуда не делась.
Сразу оговорюсь: чесать под одну гребенку всех служителей Мельпомены я не намерена, ибо среди моих знакомых были и есть артисты, отличающиеся глубокой порядочностью, добротой и благоразумием. В общем, нормальные люди, адекватно воспринимающие действительность и окружающих их людей.
Заслуженный артист
Дело было в год 300-летия Российского флота. Я в ту пору была участницей народного театра «Экспромт» при Дворце культуры судостроителей. То есть, для нас, как представителей профильной организации, дни ВМФ всегда были горячими: концерты, театрализованные представления и прочие плюшки.
В тот год мы отыграли большую театрализованную программу в центральном городском парке (даже статья в городской газете была «А наш Пётр лучше!» — ее автор был свидетелем празднования в Санкт-Петербурге и, сравнивая, оценил игру нашего актера, непрофессионального, но талантливого))) и в своем районе, на Спорткомплексе. Без ложной скромности скажу: сценарий был мой.
А по осени предстояло большое мероприятие во Дворце культуры, посвященное, к тому же, то ли юбилею, то ли какой-то другой знаменательной заводской дате. И руководство посчитало, что самодеятельный Пётр — жидковато для такого события. И пригласило «Петра» заслуженного.
Когда я рассказала об этом своему другу и учителю, актеру нашего ТЮЗа, он поведал мне историю сего деятеля. В давние времена тот служил в Первом Русском театре (вдруг, кто не знает — это театр имени Федора Волкова). Всегда отличался взбалмошностью, своенравностью, недисциплинированностью. И не дурак был «залить за воротник». В год какого-то то ли съезда, то ли пленума, в театре ставили тематический спектакль (была такая «традиция» — приурочивать к оным датам постановки), где этот актер играл роль высокопоставленного чиновника, формалиста и волокитчика. Суть пьесы была в том, что ветеран войны (тоже животрепещущая проблема!) не может добиться правды в вопросе получения квартиры, кажется. А гады-чиновники его мурыжат и гоняют по инстанциям (в итоге дело-таки закончилось хорошо благодаря вмешательству, как вы понимаете, партийных деятелей). Так себе, говорят, пьесочка была — сама засвидетельствовать не могу, не видела по причине младенческого на ту пору возраста, но шла своим чередом, и ничто не предвещало. Пока не грянуло 1 января следующего года.
Не подумайте — никакой трагедии не случилось. Просто представьте, в каком состоянии актер вышел на сцену после новогодней ночи. И вот, открывается занавес. На сцене сей актер-чиновник, сидит за столом. Приходит к нему несчастный ветеран, начинает свой монолог, протягивает бумагу. А «чиновник», не глядя, ее. подписывает.
Финал! Занавес! Скандал и увольнение.
Стоит ли удивляться, что при упоминании имени этого актера, коллеги закатывали глаза и издавали характерные звуки, в переводе на человеческий означающие «ОСССПАДИИИ. » Откуда у него звание? А он уехал в другую республику, где о его сценическом подвиге никто не знал, и требования менее строгие были, чем в РСФСР, и там заработал.
Не надо! Пожалуйста, не надо!
Но вернемся к Петру.
Мне, как сценаристу, естественно, пришлось мощно переработать базовый сценарий, изначально написанный для открытой площадки, с учетом всей концертной программы. Это была оплачиваемая работа, поэтому никаких проблем. А вот то, что мне пришлось «на общественных началах» лично распечатывать текст роли для заслуженного (по всем театральным правилам, что на печатной машинке делать было не так уж легко) заставило неприятно дернуться.
Предчувствие меня не обмануло. Появившись только на предпоследней репетиции (профессионал, чо!), заслуженный глянул одним глазом текст и заявил, что учить его не будет — да и некогда уже. У него, мол, есть свой. И достал мятую бумажку. Возможно, он уже играл по этому тексту, и не раз.
Естественно, доработки сценария, с учетом новых обстоятельств, мне пришлось делать спешно и бесплатно (а нашим — учить новый текст). Но дело даже не в этом. По задумке заслуженного, при встрече Петра, ему должны были выносить не только хлеб-соль, но и чарку (которую резко пришлось делать, ибо в реквизите нашего маленького театрика ее не было), под которой. должен был лежать конверт с деньгами. Он достанет их и потрясет: «А. Шельмы. » Это была оплата его выступления (занятой человек; типа, ждать после выступления времени нет), но публика-то об этом не знала!
Услышав такое предложение, мы буквально побледнели. Почти все наши артисты были детьми тех самых судостроителей, которых собирались «чествовать» (путем вручения грамот и памятных кружек). А на заводе уже несколько месяцев не платили зарплату. Народ хрен без соли доедал.
Мы горячо просили заслуженного не делать этого. Ситуацию объяснили в красках. Мол, и так сие торжество неоднозначно воспринимается, а тут он еще со сцены деньгами — настоящими, не бутафорскими! — трясти вздумал. Зачем так людей обижать в день профессионального праздника? Товарисч сделал понимающее лицо, мол, да, я не знал, нюансы важны, спасибо.
И вот, начинается представление. За пару минут до выхода на сцену — как сказала потом девушка, выносившая кубок, — заслуженный ринулся, типа, проверить реквизит и сунул-таки конверт под кубок. И вынул-таки деньги, зараза, и потряс!
Если вам случалось выступать, вы, возможно, знаете, как остро ощущаются на сцене эмоции зала. Ни до, ни после того случая я НИКОГДА не ощущала такой волны холода и немой обиды! Ибо это было глумление над людьми в чистом виде!
На удивление, после представления заслуженный пришел в наш кабинет, рассыпаясь в похвалах и дифирамбах коллективу, и предлагая «отметить» событие совместным распитием «красненького» (которое, видимо, успел купить на полученные денюжки). Меня резко затолкали в гримерку, чтоб я не наговорила чего — уж очень я была возмущена его поступком. Вскоре ко мне присоединились и товарищи. Наша руководительница, видимо, сказала заслуженному пару ласковых, спокойно, но неприятно — соответственно контексту обстоятельств — после чего он быстренько ретировался.
Фамилию я не называла намеренно. Если он еще жив, то совсем старенький уже, на пенсии. Да и актер был, в общем-то хороший. Человек — оно (которое не тонет). А вы говорите — Ефремов, Домогаров, Тарзан. «Ото ж маштаб!» — как говорит персонаж Кортнева в спектакле «День радио». Масштабируем и получаем. Вот это вот все.
Особенно горько то, что эти гадости, творимые отдельными представителями профессии, бросают тень на всех, заставляют людей относиться с подозрением к каждому, кто выходит на сцену или снимается в кино. Вот, уже местами проскальзывают напоминания о том, что в прежние века актеров и за людей-то не считали, и хоронили-то за оградой кладбища. Этак ведь можно до, бог знает, чего договориться! Уж в двадцать-то первом веке, наверное, надо, наконец, научиться понимать друг друга. Люди, в конце концов, разумные. Хомо, как говорится, сапиенс.
Ну, а пока — очередной финал. Занавес. Спасибо за прочтение!
Источник